Ознакомительная версия.
Я вам пишу, потому что плохо слышу. Недавно я имел честь быть на вашем спектакле. К моему глубокому сожалению, я кое-что не расслышал. Например, вы играли одного директора, который развалил два треста и комбинат. Его разоблачили, в газете о нем писали, и его уволили с большим скандалом. Он оказался негодяем. Так он что, нигде не работает? Я плохо слышу!
Ваш театр существует двадцать шесть лет, это я слышал. Вы все эти годы боролись с бюрократами, так что, их уже нет или они еще есть? Говорят, что действительно кто-то после вашего спектакля не выдержал – и уволился? А? Я плохо слышу. Или это врут?
Против чего еще вы боролись эти двадцать шесть лет, я не понял? Вы еще боретесь или уже перестали? Я помню, еще в 1930 году вы сказали, что нет ваты в аптеках. Так вы что, уже перестали говорить о вате или в аптеках появилась вата?
У меня слуховой аппарат, встроенный в очки. И когда я забываю очки, я плохо слышу и ничего не вижу. Объясните мне, что вы имели в виду.
Ваш зритель, он же ваш слушатель.
Письмо второеДорогие товарищи!
В первых строках моего письма разрешите пожелать вам доброго здоровья, долгих, долгих лет жизни. Прежде всего разрешите мне описать вам, кто я такой. Досрочно уволенный в запас старшина Макаров Василий Васильевич, будучи привыкшим к армейской дисциплине и уставам пехотно-полевой и артиллерийской служб, я в личной жизни руководствовался указаниями нашей печати. Согласно указаниям нашей печати читал медицинские журналы и справочники. С целью сохранения здоровья и долгих лет жизни я три года согласно указаниям медицинских журналов не ел яиц и масла. Потом оказалось, что это ошибка, не нужно есть мяса. С целью сохранения здоровья и долгих лет жизни я два года не ел мяса, но оказалось, что это ошибка, нужно есть меньше хлеба и больше двигаться. Я перестал есть хлеб и больше двигался.
Пишу из больницы. Я и мои товарищи лежачие просим вас исполнить чего-нибудь веселого по заявкам жертв печати.
Желаем вам крепкого здоровья и долгих лет жизни.
С молодежным приветом группа дистрофиков.
Письмо третьеГлубокоуважаемый, не помню, как вас.
Почему вы ничего не говорите о футболе? А в этом году это самый важный вопрос. Мне семьдесят два года. Я часто выступаю перед молодежью с воспоминаниями «Как это было?». Мне есть что вспомнить. Я играл на заре. Тогда футбол только зарождался, и мы, старые футболисты, зарождали его.
Помню грозные годы двадцатые или десятые. Помню, мы выбегаем на такое огромное поле, посреди трава, вокруг люди, не знаю, как сейчас, раньше это называли стадион. Помню, сзади наши ворота. Впереди, помню, тоже ворота, чьи – не помню. Турки, помню, в трусах, мы в чем – не помню. И тут свистнул тот тип, не знаю, как сейчас, раньше его судьей называли. Помню, мы побежали, не помню куда. Прибегаем – никого. Поворачиваем обратно. Бежим. Стадион ревет. Прибегаем – никого. Помню, победили, не помню кого. Да. Главным для теперешней молодежи должны стать воспоминания старых футболистов. Нам же есть что вспомнить.
Или, помню, играли с англичанами. Время грозное, 30‑е или 15‑е годы. Ажиотаж! Стадион ревет! Шведов тучи! Они, как сейчас помню, в клетку, мы в линейку. Выбегаю в центр. Слева от меня, помню, левые, справа, помню, прав… нет, не скажу, боюсь ошибиться. Опять этот тип свистнул. Народ, помню, закричал. Почему же они закричали? Не помню. Помню, все на меня пошли. Я поворачиваюсь и – с моста головой. Потом – на лошадь и огородами, огородами ушел к Котовскому. А, это я уже о другом. А я о чем говорил? О футболе? Почему я говорил о футболе? Нет, почему я вообще заговорил о футболе?.. Чемпионат? Где?.. В Лондоне? Когда?.. Летом? А я как здесь оказался? Ну? А что у меня было в руках?.. А куда я иду, я не писал? Помню, я спешил, не помню куда. На вокзал? Вспомнил! Бегу! Подождите, а на какой вокзал, я не говорил? А о чем я говорил?.. О футболе. Почему?.. Чемпионат? Где?.. В Лондоне… Это интересно. Вы знаете, я сам играл в футбол. Вы бы меня спросили… Слава богу, память у меня хорошая, светлая память.
Ну, до свиданья, доченька.
У Ромочки была сыпь, но все прошло.
Целую, дедушка.
Монолог искреннего человека
Из спектакля Московского театра миниатюр
«Когда мы отдыхали…»
Разве тунеядец тот, кто нигде не числится и ничего не получает? Это безвредный человек. Тунеядец тот, что числится, получает сто пятьдесят рублей и нигде не работает…
Хочешь у нас работать – великолепная работа, ничего не надо делать, народу набегает. А здесь, мои милые, работать надо, и все увольняются. Все спрашивают: как твои дела? Это значит, как квартира, мебель, прописка… Никто не спрашивает, что ты делаешь на работе. Если у человека настоящая работа – жизнь идет от машины к машине, от книги к книге… А сколько лет прошло между ними, не все ли равно. Но так хуже: так жизнь идет быстро… А у нас, в конторе, она тянется хорошо, медленно.
Зубами бы стрелки переводил, чтоб день кончился, а он не кончается, не кончается. И до отпуска время тянется, тянется. И до пенсии тянется, тянется!
Человек летит на работу, убивается в трамвае, кубарем катится по лестнице… Прибегает. Зевает четыре часа. Вылетает в обед. Убивается в трамвае. За полчаса обегает столовую и магазин. Прибегает – зевает четыре часа…
Главное – числиться! Как, ты нигде не числишься? Бегом в архив, в управление, в снабжение. Зачислился – и все. Сиди. И тысяча человек сидит и смотрит на бумагу. А один работает. А если оставить одного, куда тысяча пойдет? А безработицы быть не должно… Так, может быть, их хотя бы испугать?.. Мол, если они будут валять дурака, их, мол, выбросят на улицу… На самом деле не выбрасывать, но хоть напугать… а?
Я люблю заснуть и проснуться среди запасов. Весь в продуктах. Хоть какое-то спокойствие на какое-то время.
А кто знал, что уксус будет, а исчезнет горчица? Ну кто? Есть у нас в доме хиромантка, так она все о любви, а когда просишь раскинуть насчет продуктов, неверные сведения дает.
Мы в одном месте ажиотаж взвинтили, касторки набрали и валидола. А он есть и есть. А, наоборот, исчезли от головной боли тройчатки-пятерчатки и вот эти… противники детей из аптек исчезли.
Только я набрал слабительного, как исчезла туалетная бумага. Ну, без нее можно обойтись. Я как запорного принял, так в прекрасном настроении нахожусь. Вторую неделю. Только салфеткой рот оботрешь.
Правда, сами салфетки… Ну скажи! Ну кто ожидал… Стали культурно так рты обтирать, носы промакивать и втянулись. А я так скажу: все начали рты обтирать, а на всех рассчитано не было, только на тонкий слой интеллигенции. Или пятерчатка. У всех сразу как схватила голова, видимо, все об одном и том же подумали. Или на горчицу налетели… Видимо, что-то сладкое съели.
Но тяжелое это дело, в жизни не догадаешься, что завтра пропадет. Потому что, если бы догадывались, что завтра пропадет, все б сегодня бросились и сегодня бы пропало. А так никто не ожидает, все спокойно прохаживаются…
И вдруг кто-то первый вскочил, выскочил и все забегали-забегали, родных задергали… А этого уже нет ни в Москве, ни в Воронеже, ибо здесь очень важна одновременность, чтоб не создавать очередей. Во всех городах сразу нет и всюду – тишина. Я удивляюсь людям. Ходят, щупают кастрюли и не берут.
Утюги стоят – бери, один есть, второй бери. Второй есть – третий бери. У меня в доме все по два, по четыре… Дверь нельзя открыть, кастрюли на голову падают, мука сыплется, постное масло из постели вытекает, зато месяц могу автономно сидеть, как в подводной лодке, без выхода на поверхность.
Все знаю. Изучение покупательского спроса?! Да как можно изучить спрос, если спрос сам мечется как угорелый, изучает сбыт. Потому что сбыт о завтрашнем дне не думает, а спрос у себя в квартире аж бледный сидит.
Каждый день…
Каждый день…
А вообще у нас есть все, но не везде…
Не всегда…
И в недостаточном количестве.
– Если спросят, как зовут, скажешь: Витя. Фамилия? Скажешь: Ильченко. Где живешь? Говори в гостинице «Киевской», в № 515. А кто это с вами маленький? Ну, говори, скажем, Кац. А чьи это вещи слева? Говори: мои. А это чьи вещи справа? Говори: его. А как вы попали на пятый этаж? Скажи: лифтом. А ключ? Скажи: попросил у администратора, и мне дали. Все запомнил?
– Все!.. Только непонятно зачем. Я же действительно Витя, моя фамилия Ильченко. Живу с Кацем на пятом этаже…
– А это чьи вещи?
– Мои.
– А эти?
– Его.
– Умница. Так и отвечай, если спросят.
– Зачем же так отвечать. Это действительно мои вещи.
– А эти?
– Его.
– Запомнил?
– Чего тут запоминать? Это действительно его вещи.
Ознакомительная версия.
